Она написала письмо, но он не ответил, и Таня думала, что он его не получал и письмо открыли и прочитали. Она писала еще и звонила, но ее письма продолжали уходить в пустоту, и на звонки отвечал долгий зуммер. Все оставалось нерешенным и тянулось из дня в день, постепенно превращаясь в idée-fixe, навязчиво возникавшую, как только Таня закрывала глаза в темноте.
Она часто видела его во сне, и он всегда был лучше, чем наяву: всегда любил ее, был ласков и нежен. И весь следующий день она чего-то ждала, и ей было невыносимо грустно и тоскливо. Иногда ей случалось несколько дней не думать о нем, и тогда она понимала, что он начинает ее забывать, спохватывалась, и он возвращался в ее мысли. И, когда ей вдруг кто-то очень нравился, он появлялся и напоминал о себе, и Таня радовалась, что он бережет ее от пустых переживаний.
Теперь она лежала и с удивлением обнаруживала, что совсем забыла о нем и что может сейчас перестать о нем думать, как о любом постороннем предмете, случайно пришедшем на ум; что воспоминание о нем ничего в ней не волнует и не тревожит, что он ей не интересен – высокомерный и самовлюбленный, каким он всегда был на самом деле, и каким она его вдруг увидела, как-то спокойно и согласно принимая эту правду; и что, даже случись невозможное, чего она порой так страстно желала, – появись он на пороге ее комнаты, – она не захочет пойти с ним и ей не о чем будет с ним говорить. И она лежала, удивлялась и думала, как неожиданно все проходит, и уже сомневалась, не была ли эта ее, со временем ставшая химерой любовь с самого начала вымышленным ею призраком, и зачем тогда она так долго нуждалась в нем и его не отпускала. Минуту спустя она поняла, что избавление наступило, что она свободна, и с наслаждением заснула.
24.09.2002
Чистая совесть
С утра Михал Михалыч Улитин бегал по чужим квартирам. Была холодная ноябрьская погода, тупо ударял об асфальт дождь, и из подворотен вылетал острый режущий ветер. Михал Михалычу нужно было еще заглянуть в конец квартала и проверить самый последний дом: на руках у него находилось два списка, полученных из партийной конторы, которые непременно нужно было сдать в воскресенье и уже в понедельник вместе в другими такими же списками отправить в комиссию.
Дома его ждала неприятность. Вернувшись почти уже к шести часам, пообедав, Михал Михалыч принялся за газеты. Прочитав доклад с последнего съезда, он еще раз просмотрел избирательные листы и обнаружил досадное упущение со своей стороны: у последней фамилии отсутствовала строка дата выдачи документа.
Соломатина Петра Васильевича, своего соседа по квартирной площадке, Улитин навестил, уже возвратившись домой, случайно застав его собирающимся на дачу. Теперь, наверно, Петр Васильевич мирно покачивался в старом вагоне электрички по дороге в Артемовку. Ехать за ним в поселок не было, конечно, никакой возможности: поезда заканчивали ходить в семь вечера, жена лежала больная и кашляла в соседней комнате, а главное, – воскресенье наступало уже завтра, и вернуться из Артемовки вовремя было нельзя.
Михал Михалыч задумался. Обидно было еще и то, что из-за последней промашки сводилась на нет вся его многочасовая кропотливая работа: хождение по нечистым подъездам, терпеливое ожидание под дверьми квартир и уговаривание жильцов поставить подпись на белой странице. Обидной и смешной казалась не только собственная нерасторопность, но и маленькая возможность того, что паспорт Соломатина не едет вместе с ним ни в какую Артемовку, а преспокойно себе лежит в секретере или хозяйском комоде.
Михал Михалыча кликнула жена и попросила принести теплого чая. Он прервал размышления, в сердцах выругался сам на себя и отправился ставить чайник.
Придя в комнату с полной чашкой, Улитин присел на стул возле постели жены и принялся рассказывать о сегодняшнем злоключении.
– Брось ты все это, Миша, – заговорила жена, морщась на кипяток. – Не пойму тебя никак. Люди как люди, занимаются своими делами, а тебя за мальчика держат, по такому холоду посылают старого человека.
– Что же делать, Маша. Мне и самому надоело, но уж взялся – отказать не могу. Кто, кроме меня сделает.
– Я лежу больная, нервничаю, хоть бы подумал… – продолжала жена.
– Хватит, Маша, – перебил ее Улитин, предчувствуя близкую ссору. – Ну что тебе неймется. Лежишь – и лежи. Лучше бы сказала, что делать теперь. Видишь, забыл эти цифры, вся работа насмарку. Тьфу ты! – Михал Михалыч только досадливо махнул рукой.
– Что ты мучаешься, не пойму, – как ни в чем не бывало отвечала жена. – Кто тебя проверять будет. Поставь примерно. Соломатину уж, наверно, за шестьдесят – если не менял, то должен был получать лет тридцать назад.
– Маша, ну что ты говоришь! – воскликнул Улитин, всплеснув руками, и негодующе на нее посмотрел. – Поставь примерно, – передразнил он. – Понимаешь ли ты, что это документ, здесь все точно должно быть! Что делать, что делать?! – и все еще негодуя на жену за ее несерьезность, Улитин сел в кресло и взялся за газету. Ему не читалось. Мысль о глупой ошибке и невозможности ее исправить не давала покоя.
«Поставь примерно, – продолжал он передразнивать про себя жену. – Если б все всё примерно делали, что сталось бы, и так кругом черти что…» Михал Михалыч сердито отложил чтение и прошелся по комнате. Ему шел уже семьдесят второй год, и он всегда поступал честно. После революции он продолжал выписывать те же газеты, что и раньше, посещать собрания в той же партии, где числился с пятидесятого года и верить, что в жизни есть серьезные моменты, где все должно быть правильно и точно. В тумбочке у Улитина лежала толстая синяя тетрадь, куда он записывал свои мысли. Были там, в частности, размышления об обустройстве государства, и была еще страничка, которую он никогда и никому не показывал – та, где он запечатлел по своему разумению причины проигрыша и упадка сторонников общей идеи.
Михал Михалыч, прометавшись четверть часа по квартире, остановился наконец, вдруг осененный счастливой мыслью. Он оказался у балконной двери. Его и соломатинский балконы сообщались через перегородку, в которую была вделана лестница пожарной безопасности. Михал Михалыч взял ключ, отпер дверь и в темноте нащупал чужое окно. Форточка, по счастью для него была открыта забывчивым соседом. Оказавшись в гостиной, Улитин извлек прихваченный из дому фонарик, наткнулся на секретер, повернул торчавший из дверцы ключик и принялся осматривать содержание ящика.
Михал Михалычу сегодня необыкновенно везло. Вскоре обнаружился и паспорт, затертый между телефонными квитанциями и книжкой о борьбе с колорадским жуком. Переписав нужные цифры, Улитин захлопнул бюро и через минуту заполнял пустовавшие клетки листа, сидя за столом своей комнаты.
Назавтра он отнес списки в организацию, перекинулся парой фраз с товарищами, торопясь вернуться к жене, и листы, собранные вместе и проверенные, полетели дальше предвестниками новых политических побед пекущихся о народном благе. В столе же Михал Михалыча продолжала лежать синяя тетрадь, куда он регулярно писал, иногда просто короткие отчеты прошедшего дня, и сегодня он тоже сделал очередную запись:
«С чистой совестью сдал оба моих избирательных списка».
25.09.02.
Лотерейный билет
Днем после обеда студент физического факультета Андрей Большаков получил по почте конверт. Конверт был большой, красивый, голубого цвета с темно-синей надписью посередине крупными буквами «ПЕРВОЕ И ЕДИНСТВЕННОЕ ИЗВЕЩЕНИЕ». В прорезном окошечке чернел адрес Большакова.
Внутри конверта лежало несколько затейливо сложенных листков; все они были из разного сорта бумаги: один гладкий, глянцевый, с разноцветными изображениями, другой – шершавый на ощупь, желтый и толстый, почти как картон, третий был совсем маленький, не больше магазинной бирки, и по периметру переливался серебристо-радужной поверхностью.
Сначала Андрей развернул самый большой, как ему показалось, листок с разноцветными изображениями. Вкладыш, и правда, оказался размером с плакат и пестрел яркими фотографиями, запечатлевшими все многообразие земной биосферы: там извергался под облака, дымясь и брызжа искрами, вулкан; здесь, уютно свернувшись в случайной тени саванны, возлежал огромный лев; в углу лиловела скромная альпийская фиалка, и рядом с невидимых высот рассыпалась пылью Ниагара. «АЗБУКА ЖИЗНИ» – гласили жирные белые буквы в самом верху листа «Как возник человек? Долго ли живут земляные черви? В чем полезные свойства обыкновенного картофеля? Сколько лететь до Альфа Центавры? Грозит ли человечеству конец света? Все тайны природы откроются Вам, если Вы закажете красочную Большую Энциклопедию издательства Мангер-Дайджест „Азбука жизни“. Книга, отпечатанная на прекрасной финской бумаге в лучших полиграфических традициях, станет надежным другом и советчиком в Вашей семье».
